Лев Самойлов - Пароль — Родина
Несколько человек стали ножами, штыками и даже голыми руками рыть могилу. А тут подошли и носильщики с убитым. Лившиц кинулся к нему и включил карманный фонарик. Что такое? Залитое кровью незнакомое лицо. Из-под шинели виднеются коричневые брюки. Но Климов-то был одет в синие офицерские брюки… И лицо другое…
— Да это же Шадрин, — прозвучал в темноте чей-то голос.
— Не Шадрин, а Калинченко… Сержант! — возразил Георгий Шидловский, старшина из группы Филипповича.
Убедившись, что принесенный боец умер, Лившиц распорядился похоронить его.
А лейтенант Климов? Какова была радость Жабо, Лившица и Карасева, когда через некоторое время их догнал Климов — живой, невредимый. Все бросились обнимать его, а он смущенно отбивался:
— Да что вы… Да бросьте… Я еще поживу!
Обратный путь требовал от каждого поистине героических усилий. Голод, жажда, огромная усталость овладевали каждым. Некоторые бойцы, шедшие в хвосте, останавливались и валились на землю. Жабо пришлось остановить отряд и передать по цепи, что тот, кто отстанет, рискует попасть в руки врага. Надо поскорее и подальше уйти от Угодского Завода. Командирам групп было приказано внимательно следить за бойцами, оказывать помощь тем, кто падал без сил или засыпал на ходу.
Чтобы обезопасить себя от возможного преследования, пришлось на пути сделать несколько завалов и заминировать лесные тропы. Было важно быстрее миновать опасные места, где могли встретиться немецкие части.
В пути пришлось выдержать еще одно испытание. Переходя дорогу, тянувшуюся от Боево на Комарово, отряд столкнулся с большим немецким обозом на конной тяге. Обоз сопровождала усиленная охрана. Ввязываться в новый бой не входило в планы партизан. Лучше залечь, замаскироваться и переждать. Но немецкая охрана обнаружила партизан и открыла огонь. Тут уж ничего не оставалось, как принять бой.
Откуда только опять силы взялись! Со злостью и остервенением все — и здоровые, и легкораненые — выскочили на дорогу и набросились на врага. Атака была настолько стремительной, что буквально через несколько минут ни один гитлеровец не остался в живых. В качестве трофеев партизаны захватили большую почту и много посылок, на которых значились пункты отправления: Берлин, Париж, Прага. Это были рождественские подарки господам немецким офицерам, воевавшим на Восточном фронте, под Москвой.
Несколько посылок пришлось вскрыть и воспользоваться их содержимым. Консервированное мясо, ром, шоколад — все это оказалось очень кстати и немного подкрепило силы проголодавшихся бойцов.
Мела поземка. Иногда налетал порывистый ветер, хлестал в лицо колючим снегом, леденил руки, пронизывал насквозь. Особенно тяжело было раненым. Марлевые повязки набухли кровью, раны ныли, от каждого неосторожного движения тело резала острая боль. А тяжелораненые, которых бойцы несли посменно на носилках, то засыпали, то вскрикивали. Некоторые начинали бредить. Рядом с носилками все время шли фельдшеры и медсестры Галина Ризо, Александра Максимцева, Маруся Конькова, Зина Ерохина и врач Вульф Гусинский. Все они устали и брели, спотыкаясь, словно в полусне.
Одну из колонн в количестве около сотни человек вели Щепров и Гурьянов. Эта колонна отстала от других, так как несла восемь тяжело раненных товарищей. Шагая рядом со Щепровым, Гурьянов недовольно басил:
— Мало мы им всыпали… Надо было еще немного повозиться с этой сволочью… Ну, ничего, — успокаивал он сам себя, — хоть мало, но все же кое-что сделали.
Во время одной из стычек с гитлеровцами Гурьянов, бросившийся на врага, неожиданно исчез из глаз Щепрова. Куда делся партизанский комиссар? Ранен? Убит? Щепров несколько раз окликнул:
— Гурьянов!.. Гурьянов!.. Отзовись!..
Но Гурьянов не отзывался. У Щепрова больно защемило сердце: неужели Гурьянова схватили немцы? Нет, нет, живым он в руки не дастся! Скорее всего затерялся в темноте, человек местный, дорогу хорошо знает и обязательно дойдет до своих.
Щепров даже на некоторое время задержал свою колонну и лишь после того, как окончательно убедился, что Гурьянова нигде поблизости нет, снова повел людей вперед. К головной части отряда он присоединился на сутки позднее.
— Гурьянов пришел? — сразу же спросил он Жабо.
— Нет… Не появлялся.
— В последнем бою исчезли врач Вульф Гусинский и боец Павел Величенков, — добавил Карасев, побледневший, осунувшийся.
— Война есть война, — глухо проговорил Жабо и, присев на пень от срубленного дерева, вынул планшет, чтобы написать срочное донесение на имя командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова и начальника Управления НКВД г. Москвы и Московской области М. И. Журавлева. А где-то неподалеку шел бой. Непрерывно катился по небу гул артиллерийских орудий, «играли», гремя и свистя, «катюши», ухали взрывы авиационных бомб. Вокруг — в деревнях, на дорогах, в лесах — были немцы, фашисты, и сознание, что враг может появиться каждую минуту, заставляло бойцов быть все время настороже, держало их в состоянии крайнего напряжения.
Штаб 17-й стрелковой дивизии находился уже совсем рядом.
СКЛОНИТЕ ГОЛОВЫ, ЛЮДИ!
Что же все-таки произошло с Гурьяновым?
Когда колонна Щепрова вступила в бой с последним гитлеровским заслоном, Гурьянов вместе со всеми рванулся вперед. Но тут же решил, что надо прикрыть прорыв товарищей, поэтому сразу побежал в хвост колонны и распластался на земле. Разбежавшиеся немцы снова стали приближаться, но вынуждены были под огнем автомата Гурьянова залечь и открыть ответный огонь.
Убедившись, что колонна Щепрова прорвалась и удаляется, Гурьянов попытался, не поднимаясь, по-пластунски ползти вслед за товарищами. Но ему не повезло: сначала одна немецкая пуля пробила ногу, затем другая впилась в плечо. Кровь сочилась по одежде, нестерпимая боль разрывала все тело, и ползти уже не хватило сил. Оставалось подороже отдать свою жизнь, лишь бы задержать фашистов. А они все ближе, ближе… Уже почти теряя сознание, Михаил Алексеевич бросил последнюю гранату, услыхал крики и вопли гитлеровцев и рванул из кобуры пистолет. Поздно!..
Фашисты окружили его, схватили и потащили назад, к Угодскому Заводу. Так комиссар партизанского отряда Михаил Гурьянов в бессознательном состоянии попал в плен. В короткие минуты, когда к нему возвращалось сознание, Гурьянов думал об отряде, о товарищах. Не знал он, что такая же трагическая судьба постигла отрядного врача Вульфа Гусинского и отважного бойца-партизана Павла Величенкова.
Уже на подходе к своим измученные и обессиленные партизаны и красноармейцы стали падать на заснеженную землю и сосать пересохшими губами грязней снег. Всех раненых Жабо приказал укрыть в густом ельнике, а тех, кто еще держался на v ногах, повел дальше. Охранять раненых остались Гусинский, Величенков и еще несколько бойцов.
— Продержитесь немного, — проговорил Жабо. — Скоро вернемся с подмогой.
Но подмога опоздала. Большая группа гитлеровцев обнаружила раненых и стала расстреливать их в упор. В этой ожесточенной схватке погибли и раненые, и охрана. Только Гусинский и Величенков, как и Гурьянов, в бессознательном состоянии попали в плен и были привезены в деревню Нижние Колодези.
Два советских патриота выдержали зверские пытки, но ни слова не сказали фашистским карателям, не склонили перед ними головы. Как рассказывали позднее колхозники, избитые, изувеченные партизаны с презрением смотрели на своих мучителей. После пыток оба были повешены.
Ныне на месте гибели героев-партизан, в деревне Нижние Колодези стоит обелиск, на котором высечены слова:
СКЛОНИТЕ ГОЛОВЫ, ЛЮДИ……Притаившиеся в своих домах, погребах, сараях и в ямах, жители Угодского Завода с замиранием сердца, со страхом и надеждой прислушивались к грохоту боя. Но вот прекратились взрывы, затихла стрельба, только изредка в разных концах села бухали лопавшиеся в огне патроны и ручные гранаты, догорали подожженные здания, чадили разбитые автомашины. Тяжелое гудение танков, оглушающий треск мотоциклов, топот пробегавших по улицам немецких солдат, громкие выкрики офицеров — все это не предвещало ничего доброго.
Еще не занялся зимний рассвет, а в Угодском Заводе уже начались повальные обыски и допросы. Звенели разбиваемые прикладами стекла окон, слетали с петель калитки и входные двери. В дома врывались гитлеровские офицеры и солдаты, проверяли все комнаты и пристройки, разыскивали партизан и их семьи. Крики, плач, стоны неслись из каждого дома, из каждого двора.
…В пять часов утра офицер с двумя автоматчиками появился на пороге избы, где временно жила Зоя Александровна Исаева. Ее приютила у себя соседки, жена работника милиции. Пока солдаты, расшвыривая белье, разбивая посуду и мебель, обыскивали комнаты, офицер коверкая русские слова, допрашивал хозяйку.
